Аналитика
"Мерзавцу надо говорить, что он мерзавец"
Телеведущий Владимир Соловьев — человек колкий, ершистый, палец в рот не клади, укусит. Он очень много знает. Он знает практически все про политику, экономику, да и про все остальное тоже. Ну как с таким человеком разговаривать? А впрочем, приходится, работа такая. Итак, г-н Соловьев, к барьеру!
 |
| "Я просто таким родился" |
|---|
“Дяденька, мы вас вчера видели по телевидению!”
— Вы любите ходить в ресторан?
— Просто так удобно. В ресторане мне лучше всего встречаться в людьми в течение рабочего дня. Поэтому мне нравится, что сейчас есть выбор, куда сходить. Хотя, конечно, временная узнаваемость физиономии не радует. Но в ресторанах на тебя хотя бы не кидаются: “Дяденька, мы вас вчера видели по телевидению, дайте немедленно автограф!”
— Так бывает?
— Постоянно. Но достаточно мне на месяц пропасть из кадра, сразу перестанут узнавать. Я это хорошо понимаю. Я пришел на телевидение уже абсолютно состоявшимся человеком и для меня внешняя узнаваемость пожалуй минус, а не плюс. Но узнаваемость может и помогать. Вот сегодня с утра я уже был в Московском городском суде, ходил защищать человека, белоруса. И если бы мое лицо было неузнаваемым, меня бы в суд не пропустили, со мной бы говорить даже никто не стал.
— Вы считаете себя властителем дум?
— Неужели я похож на идиота? Конечно, нет.
— Но на вашем телевидении таких властителей дум полным-полно.
— Моего телевидения не существует, я не являюсь директором канала. Каждый человек должен отвечать только за себя. В вашей газете есть люди, которых я очень уважаю, а есть те, которые удивляют меня просто фактом своего существования. Но я же не говорю: “Зачем вы работаете рядом с ними”. Я ни в коей мере не считаю себя властителем дум. Я вообще не считаю, что есть люди, являющиеся властителями дум.
— Но они про себя так думают.
— Это признак недалекого и неумного человека. Это болезнь очень многих узнаваемых людей: им начинает казаться, что они чем-то отличаются от других. Но если тебя часто показывают по телевидению, это не делает тебя философом, мыслителем, политическим лидером. Большинство телевизионщиков, стремительно входивших в политику, удивлялись, сколь быстро уходил их авторитет. Они ведь считали, что также значимы, как и их собеседники. Но это совсем не так.
— Я видел афиши вашего творческого вечера, расклеенные по Москве. Полные залы собираете?
— Да, даже больше. Лишний билетик спрашивают.
— Значит вы являетесь популярной и общественно значимой фигурой?
— Не мне судить.
— А что, на вас ходят как на поп-звезду? Ведь сейчас не конец 80-х, когда политика считалась чем-то интересным и привлекала массу народа.
— Но шоу-бизнес не всесильный. Когда на выборы в Красноярск приезжала Алла Борисовна Пугачева поддержать конкретного депутата, это ничего не дало.
— Но вы на своих вечерах что делаете? Не танцуете, стихи не декламируете?
— И даже не пою. Я рассказываю людям о политике. Это совершенно отдельный жанр. Наверное, он ближе тому, что делает Радзинский. Но если он рассказывает о нашей истории, то я — о современной политической действительности. Это полуторачасовой спектакль-монолог.
— То есть вы артист?
— В некотором роде да. А потом еще больше часа я отвечаю на вопросы зала. И каждый раз это биток. Билеты дорогие, но люди хорошо знают, на что они идут. Они понимают, что им не будут петь и не будут плясать. Есть определенная аудитория, для которой мое мнение значимо, которая ко мне относится с уважением настолько, что готова платить деньги за то, чтобы прийти посмотреть и послушать. Еще ко мне туда ходят мои друзья Макаревич, Кутиков, Маргулис, Веллер, и если им не понравится, они скажут: “Володь, это плохо”. Им не надо дружить с Соловьевым для чего-то. Но они говорят, что это — “с ума сойти”!
“Ай, вэй, Володя, шо же вы так?”
— Вы видели пародию на себя в программе “Большая разница”?
— Конечно.
— Смеялись?
— Да. Смешная пародия получилась.
— Но вы, по-моему, обидчивый на такие дела человек.
— Абсолютно нет. Сам факт пародии на Первом канале — это признание значимости программы. Я хорошо понимаю желание Эрнста меня убить, потому что рейтинги Первого канала всегда хромают, когда я выхожу в эфир. Для меня нет проблемы сделать рейтинг. Это очень просто.
— То есть вы являетесь частью шоу-бизнеса, потому что действуете по его законам?
— А что, есть законы шоу-бизнеса? Они где-то прописаны? Скорее я действую по закону, которые описаны Маккиавелли. Но он-то не занимался шоу-бизнесом.
— Вы смотрели фильм “День выборов”? Там основная идея, правда, уже устаревшая, что раскрутить любого кандидата — это тоже самое, что раскрутить и продать колбасу. Согласны?
— Это ерунда! Политика развивается совсем не по линейным законам, массовая психология — это отдельная и сложная наука. Рассуждения людей со стороны, как просто и легко что-то кому-то впарить, почему-то никогда не оправдывается. Уж что-что, а в советское время умели впаривать колбасу — мало не покажется.
— Так ведь другой-то колбасы не было.
— И при этом развалилась страна. Хотя аппарат пропагандистский работал, не чета нынешнему.
— Но в СССР люди от этой пропаганды плевались и смеялись над ней.
— Это глубокое заблуждение интеллигенции. Мы всегда считаем, что все вокруг всегда думают, как мы, и понимают то, что мы. Так что я не считаю себя частью шоу-бизнеса. Я — Владимир Соловьев — человек, который ненавидит дилетантов, который четко и ясно умеет делать свое дело. А на те глупости, что про меня пишут, я могу ответить по радио.
— Вам не кажется, что это мелковато и как-то по-детски. Если человек уверен в себе, то он не будет ни с кем собачиться и отвечать по принципу “сам дурак”.
— Я очень уверенный в себе человек, но не надо придумывать то, чего нет. Когда одна дама-телекритик пишет, что моя воскресная программа выходит в субботу утром — это смешно. Еще она писала, что я вел свою программу в каком-то смешном кушаке, но ведь никакого кушака-то не было. Когда говорят, что “К барьеру!” выходит в записи, то это неправда, потому что она выходит в прямом эфире на Владивосток. Надо быть точнее.
— Ко мне у вас есть претензии?
— Вы как-то в одной из рецензий позволили себе легкую пародию на еврейский акцент. Да, я еврей и этого не скрываю.
— Не помню, чтобы я писал что-то подобное.
— Нет, вы писали что-то типа: “Ай, вэй, Володя, шо же вы так”. Этого делать нельзя. Наличие еврейской фамилии у вас не освобождает от антисемитизма.
“Характер у меня замечательный!”
— Вы участвуете в политтехнологиях? Вот у вас была программа об антисемитизме, где победил Альберт Макашов. Показалось, что эту тему вы раскрутили намеренно, дав выиграть ярому антисемиту, чтобы критики Путина на Западе поняли, что именно он является в России гарантом национальной стабильности, а заодно и снять с выборов партию “Родина”.
— Но Макашов победил только в Москве. Во всей остальной России он проиграл. Тогда почему я не подстроил голосование в остальных регионах? А как проголосовали в Пермском крае? А как проголосовали на Рублевке?
— На Рублевке — это вам виднее.
— Я там не живу. Живу я в районе не самом престижном, на Долгоруковской улице. У меня есть маленькая дачка по Минке.
— А почему подчеркиваете, что она маленькая? Прибедняетесь? Ну вам уже не стыдно иметь и большую дачу.
— Но дача действительно маленькая, потому что я ее покупал в 93 году. Там был маленький участок в 10 соток, он таким и остался. Я не собираюсь прибедняться, я более чем состоятельный человек. Я пришел в журналистику, уже будучи богатым человеком. Свой предыдущий бизнес я продал. А сейчас активно участвую в рынке ценных бумаг.
— Это вы посоветовали Немцову вовремя продать акции одной крупной компании, после чего он сильно разбогател?
— Нет, Борю я не консультировал. Он просто не спрашивал моего совета.
— А если бы спросил?
— Мы бы с ним это обсудили. Я к Боре отношусь с очень большой симпатией.
— Вы сами себя не раздуваете?
— Если бы я раздувал сам себя, то вы бы, наверное, каждый день могли бы брать у меня интервью, а я бы умолял: “Ну возьмите у меня интервью, ну возьмите!”. Но я очень неохотно даю интервью. И еще я бы ходил сниматься во все телевизионные проекты, но, обратите внимание, я появляюсь только в тех передачах, которые веду. Я бы ходил на все радиостанции и постоянно там бы жужжал. Но я жужжу только на той радиостанции, где работаю. То есть я осознанно не раздуваю себя, а наоборот, стараюсь как можно меньше попадать на глаза. Даже когда устраиваю вечера, то не особо занимаюсь рекламой, не трачу средств. Но при этом там все равно биток. Я как раз хорошо понимаю, что наступает утомляемость от человека, от его лица. А учитывая то, что у меня два эфира в неделю на федеральном канале, то я стараюсь не перекармливать собой публику. Я хорошо знаю, что я человечек невысокого роста, не очень молодой, не очень приятный. По крайней мере себя в зеркало я вижу таким.
— Не очень приятный — вы имеете в виду характер?
— Нет, я имею в виду внешность. Характер у меня замечательный.
— Я помню, вы рассказывали, как встречались с американским президентом Бушем. Это выглядело так, словно Бушу выпала большая честь встретиться с вами.
— Это зависит от того, как вы ко мне относитесь. Многим людям хочется, чтобы это казалось так: вот он мерзавец, как он посмел! Мне многие говорят: “Тебе разрешают делать то, что ты делаешь. Ведь всех остальных из эфира убрали”. Это глубочайшее вранье. Я просто никогда и ни у кого не спрашивал разрешения. Людям всегда казалось: “Ах, какой он смелый!”. Я просто таким родился. Я всегда был такой, какой есть и никаким другим не буду.
— Ну если вы такой смелый, то можете в четверг к себе на программу пригласить вашего друга Немцова?
— Боря у меня был много раз.
— Это раньше, а сейчас?
— Нет никакой проблемы, была бы тема.
— Но вам же никто не позволит пригласить Немцова после того, как он на думских выборах открыто критиковал Путина.
— Кто мне может позволить или не позволить? Моя проблема в другом. Последние “К барьеру!” я делаю не на политические, а социальные темы, и рейтинги сильно выросли. Меня больше всего огорчает колоссальная усталость людей от политики.
“Березовский смотрел телевизор, а там все время я”
— Если вы артист, то какими артистическими средствами пользуетесь? Играете по Станиславскому или Михаилу Чехову?
— Обычный вопрос среднего российского интеллигента. А разве теория российского искусства с начала ХХ века не менялась? В этой же области работали много совершенно других персонажей. Например, нет ничего более интересного, чем наблюдать за записями выступлений Беннито Муссолини, Адольфа Гитлера, посмотреть за Фиделем Кастро, за Клинтоном, Уго Чавесом. А они ведь не брали уроки артистического мастерства. Вот где сумасшедшая энергетика!
— А если бы вы сейчас вели предвыборную президентскую компанию?
— В каком качестве?
— Кандидата в президенты.
— Я бы ее не вел.
— Я вам предлагаю. Теоретически.
— Ни-за-что! Четыре года назад мне это же предлагал Березовский, причем практически. Я отказался. Мне не нравится эта работа. У Бориса Абрамовича произошло обольщение медиа, особенно после успеха Доренко в первую предвыборную путинскую компанию. А потом уже, глядя из Лондона, он смотрел телевизор, а там все время я. И ему показалось: “Вау, вот он, кандидат в президенты!”. Но только в страшном сне можно себе представить, что я стану президентом.
— То есть с головой вы дружите?
— Надеюсь, что да. Вообще я очень самоироничный человек. Ведь когда в студии люди аплодируют тем, кого они поддерживают, то в реальной жизни это выглядит идиотизмом. Вы же не сидите у телевизора и не кричите “браво” участникам передачи. ТВ — это язык условный.
— Но почему-то, когда диктор объявляет: “Господа, Владимир Соловьев!”, вам аплодируют громче и дольше, чем приглашенным участникам. Вы не репетируете перед передачей продолжительность этих аплодисментов.
— Неужели вы думаете, что перед передачей кто-то говорит зрителям: “Так, когда будет Владимир Соловьев — аплодируйте ему громче всех”. Когда я поднимаюсь, я так сосредоточен на работе, что даже не слышу аплодисментов. Я вообще к организации программы “К барьеру!” не имею никакого отношения. “Господа, Владимир Соловьев”, — это не я придумал, да и название программы мне не нравится.
— В пародии на вас, ваш персонаж произносит: я очень много знаю. Вы перед зеркалом тоже говорите про себя что-то подобное?
— Никогда в жизни этой глупости я не говорил. Детский сад! Также как никогда не говорил про себя: великий русский журналист. Во-первых, потому что я еврей. А во-вторых, “великий журналист” звучит очень забавно.
— Зачем вы по отношению к Светлане Сорокиной и ее последним работам на ТВ сказали: девочка знала на что шла? Вам не кажется это хамством по отношению к женщине, известной ведущей?
— Я и сейчас это повторю. Света — колоссальный профессионал, который замечательно понимает с кем и в какие игры на ТВ она играет. Ведь когда посадили Ходорковского, она на следующий день вышла с передачей о семейных врачах. Этого нельзя было делать. Лучше вообще не выходить.
— Но она же вам не девочка.
— Это оборот речи, классическая литературная фраза. Здесь нет никакого неуважения. А что я должен был сказать: Светлана Иннокентьевна Сорокина осознавала… Нет, девочка знала, на что шла.
“У меня есть убеждения, а еще шестеро детей и репутация”
— Вы хамить любите?
— Нет.
— Но можно же хамить изящно и даже получать от этого удовольствие.
— У меня свое представление о том, что такое хамство. Насколько я правильно помню Библию, грех Хама был в проявлении неуважения к родителям. Вот грубить я могу. А к родителям я всегда очень уважителен, и не только к своим. Я бываю часто жестким, но никогда не хамлю. Да, я могу поставить в эфире человеку диагноз, и если он идиот, могу ему сказать, что он идиот. Но кто сказал, что со всеми нужно быть ласковым и всех выслушивать. Если вам звонит человек — откровенный националист — и выдает жесткие шовинистические выражения, оскорбляющие людей, ему надо ответить: спасибо вам за звонок, благодарю вас за ваше мнение.
Мерзавцу надо говорить, что он мерзавец. У меня есть убеждения, а еще шестеро детей и репутация. Например, мои коллеги, когда им что-то сверху приказывают оправдываются: “Что вы от меня хотите? Я как актер играю любую роль. Это моя работа.” Я не такой. Да, я использую актерские методы, но никогда не говорю вещи, которые не соответствуют моим убеждениям. Хотя, конечно, как любой человек, я могу заблуждаться.
— У вас была программа, где бывший депутат Митрофанов выступал как продюсер порнофильма о Тимошенко и Саакашвили. Вы взялись помогать раскручивать ему этот “шедевр”?
— Нет, там тема была другая. Про фильм Митрофанов сам заговорил. Но я никак ему не помогал. Если вы приглашаете человека на передачу, у него есть внутренняя сверхзадача, и в зависимости от степени своего таланта он может ее вытащить или не вытащить. Но если у г-на Митрофанова была задача попиарить фильм, то она, конечно, ему не удалась, потому что после программы больше людей смотреть его не пошло. Есть многие люди, которые искренне пытаются попасть к нам и за деньги. Мы очень вежливо объясняем, что деньги не нужны. Если он нам будет интересен, его и так пригласят. А если нет, то никаких денег не нужно.
— То есть, деньги от своих героев вы не берете?
— Никогда. Здесь я очень жёсток. И политическим пиаром не занимаюсь. Да, я дружу с Владиславом Сурковым, но он хорошо знает, что если попросит меня кого-то продвинуть в моей программе, я его тут же пошлю. Мне не нужен бесплатные обеды, не люблю никаких скидок. Я всегда плачу за себя сам.
— Но вы согласны с тем, что телевидение из любого ничтожества может сделать очень популярного человека?
— Не согласен. Ведь есть люди, которых очень часто показывают по ТВ, а их все равно никто не узнает. Совершенно недостаточно, чтобы вас часто показывали. Необходимо, чтобы было еще что-то, второе дно. Пусть это будет даже грех. Камера, как и микрофон, всегда смотрит вглубь человека и сразу становится видно, кто он: пустой или нет, злой или нет, пошлый или нет. Вот я знаю, что к ведущей программы “Здоровье” Лене Малышевой обращаются десятки тысяч человек, потому что Леночка замечательная. Но таких людей на телевидении мало.
“Я адепт своей мамы”
— Сколько у вас в семье человек?
— Много: трое мелких детей, трое взрослых детей…
— Но взрослые живут отдельно?
— Да, но с нами живет еще теща, жена.
— Квартира?
— Небольшая.
— Почему?
— Потому что не так просто купить в Москве хорошую квартиру. Нужно хотя бы в этой ремонт сделать. Но за все эти квартирные дела, я очень жестко критикую московские власти — и на ТВ, и на радио.
— Но есть люди, которых вы вообще не позволите себе критиковать.
— Конечно. Это Папа Римский или Патриарх Всея Руси.
— Ну, а Путина?
— Я его очень жестко критикую. Когда я говорю о коррупции, продажности судебной системы, колоссальных чиновничьих произволах, то, конечно же, президент, вежливо говоря, не может находиться в стороне.
— Но у нас же президент отделен от всех остальных чиновников.
— Ничего подобного. Коррупция, которая разъедает страну, исходит в том числе и из Администрации президента.
— Назовите кого-то конкретно.
— А я и называл. Тех людей, которые в администрации управляют судебной системой, влияют на судебные решения.
— Назовите хотя бы одного.
— Решение о присвоении судьям званий, наград, об их назначении зависит в Администрации президента от Виктора Петровича Иванова. Сейчас я, как правозащитник, занимаюсь двумя делами в Нижнем Новгороде. Это дело о контрабанде, которое тянется много лет. По этому поводу я даже к Путину ходил. Там всплывают фамилии чекистов, которые выкрали обвиняемого из Китая в нарушение всех законов. Мне сообщили, как расхитили вещественные доказательства, куда их продали, по какой схеме и кто в Администрации президента это все затеял. Я просился на встречу к Патрушеву — не приняли. Пошел к президенту, в результате чего, изменили меру пресечения несчастному обвиняемому. Я регулярно называю фамилии, поэтому на меня то и дело в суд подают. Меня регулярно туда вызывают, я провожу часы на допросах. И после этого говорят, что я проправительственный журналист?!
— Вы адепт Путина?
— Я вообще не являюсь ничьим адептом. Я, наверное, адепт моей мамы.
— Давайте представим, что я пришел к вам на творческий вечер и ваше мнение для меня важно. Владимир, расскажите, когда же рухнет наша Византия?
— Никогда. Но вы очень правильно задаете вопрос.
— Правильно, потому что он для вас лично не неприятный и, отвечая на него, вы можете показать себя великим политологом?
— Нет, потому что это вопрос системы и, отвечая на него, становятся понятными причины всех наших бед.
— Но вы же считаете себя простым телеведущим, так с какой стати должны вещать о судьбах Родины?
— Я не считаю себя простым телеведущим. Я считаю себя, в первую очередь, человеком мыслящим и форма моей мыслительной деятельности находит свое отражение на ТВ, на радио, в книгах. Я считаю, что корни нашей системы власти лежат в глобальной ментальности российского народа. Вот спрашивают: почему у нас нет уважения к частной собственности? Отвечаю — у нас нет такой традиции. Но ведь понятие святости частной собственности является базовым для понятия демократии. Вся вершина демократии стоит на частной собственности, а у нас ее не существует. Поэтому и демократии не существует.
— Владимир, извините, но я это все знаю и без вас. Вы сейчас говорите как прилежный лектор, цитирующий учебник, написанный сто лет назад.
— Но для меня это очень важно, потому что от этого зависят судьбы тысяч людей. Ведь если сейчас все замолчат, то по всей стране будет слышен хруст ломающихся костей. Огромное количество людей сидит в тюрьмах и лагерях просто ни за что, нарушаются их права. И я стараюсь защитить конкретных людей.
— Вы когда-нибудь в Куршавеле были?
— Никогда. Так получилось, что мы с женой не катаемся на горных лыжах и не увлекаемся этим. Мои друзья, которые там были, говорят, что там очень хорошие склоны, трассы, но ездить надо тогда, когда нет всей этой новорусской пошлости.
25.03.2008, 14:33
